Глава III

Осень и зима миновали без всяких событий. Артур прилежно занимался, и у него оставалось мало свободного времени. Все же раз, а то и два раза в неделю он улучал минутку, чтобы заглянуть к Монтанелли. Иногда он заходил к нему с книгой за разъяснением какого-нибудь трудного места, и в таких случаях разговор шел только об этом. Чувствуя вставшую между ними почти неосязаемую преграду, Монтанелли избегал всего, что могло показаться попыткой с его стороны восстановить прежнюю близость. Посещения Артура доставляли ему теперь больше горечи, чем радости. Трудно было выдерживать постоянное напряжение, казаться спокойным и вести себя так, словно ничто не изменилось. Артур тоже замечал некоторую перемену в обращении padre и, понимая, что она связана с тяжким вопросом о его "новых идеях", избегал всякого упоминания об этой теме, владевшей непрестанно его мыслями.

И все-таки Артур никогда не любил Монтанелли так горячо, как теперь. От смутного, но неотвязного чувства неудовлетворенности и душевной пустоты, которое он с таким трудом пытался заглушить изучением богословия и соблюдением обрядов католической церкви, при первом же знакомстве его с "Молодой Италией"(*15) не осталось и следа. Исчезла нездоровая мечтательность, порожденная одиночеством и бодрствованием у постели умирающей, не стало сомнений, спасаясь от которых он прибегал к молитве. Вместе с новым увлечением, с новым, более ясным восприятием религии (ибо в студенческом движении Артур видел не столько политическую, сколько религиозную основу) к нему пришло чувство покоя, душевной полноты, умиротворенности и расположения к людям. Весь мир озарился для него новым светом. Он находил новые, достойные любви стороны в людях, неприятных ему раньше, а Монтанелли, который в течение пяти лет был для него идеалом, представлялся ему теперь грядущим пророком новой веры, с новым сиянием на челе. Он страстно вслушивался в проповеди padre, стараясь уловить в них следы внутреннего родства с республиканскими идеями; подолгу размышлял над евангелием и радовался демократическому духу христианства в дни его возникновения.

В один из январских дней Артур зашел в семинарию вернуть взятую им книгу. Узнав, что отец ректор вышел, он поднялся в кабинет Монтанелли, поставил том на полку и хотел уже идти, как вдруг внимание его привлекла книга, лежавшая на столе. Это было сочинение Данте - "De Monarchia"(*16). Артур начал читать книгу и скоро так увлекся, что не услышал, как отворилась и снова затворилась дверь. Он оторвался от чтения только тогда, когда за его спиной раздался голос Монтанелли.

- Вот не ждал тебя сегодня! - сказал padre, взглянув на заголовок книги. - Я только что собирался послать к тебе справиться, не придешь ли ты вечером.

- Что-нибудь важное? Я занят сегодня, но если...

- Нет, можно и завтра. Мне хотелось видеть тебя - я уезжаю во вторник. Меня вызывают в Рим.

- В Рим? Надолго?

- В письме говорится, что до конца пасхи. Оно из Ватикана(*17). Я хотел сразу дать тебе знать, но все время был занят то делами семинарии, то приготовлениями к приезду нового ректора.

- Padre, я надеюсь, вы не покинете семинарии?

- Придется. Но я, вероятно, еще приеду в Пизу. По крайней мере на время.

- Но почему вы уходите?

- Видишь ли... Это еще не объявлено официально, но мне предлагают епископство.

- Padre! Где?

- Для этого мне надо ехать в Рим. Еще не решено, получу ли я епархию в Апеннинах или останусь викарием здесь.

- А новый ректор уже назначен?

- Да, отец Карди. Он приедет завтра.

- Как все это неожиданно!

- Да... решения Ватикана часто объявляются в самую последнюю минуту.

- Вы знакомы с новым ректором?

- Лично незнаком, но его очень хвалят. Монсеньер Беллони пишет, что это человек очень образованный.

- Для семинарии ваш уход - большая потеря.

- Не знаю, как семинария, но ты, carino, будешь чувствовать мое отсутствие. Может быть, почти так же, как я твое.

- Да, это верно. И все-таки я радуюсь за вас.

- Радуешься? А я не знаю, радоваться ли мне.

Монтанелли сел к столу, и вид у него был такой усталый, точно он на самом деле не радовался высокому назначению.

- Ты занят сегодня днем, Артур? - начал он после минутной паузы. Если нет, останься со мной, раз ты не можешь зайти вечером. Мне что-то не по себе, Я хочу как можно дольше побыть с тобой до отъезда.

- Хорошо, только в шесть часов я должен быть...

- На каком-нибудь собрании?

Артур кивнул, и Монтанелли быстро переменил тему разговора.

- Я хотел поговорить о твоих делах, - начал он. - В мое отсутствие тебе будет нужен другой духовник.

- Но когда вы вернетесь, я ведь смогу прийти к вам на исповедь?

- Дорогой мой, что за вопрос! Я говорю только о трех или четырех месяцах, когда меня здесь не будет. Согласен ты взять в духовники кого-нибудь из отцов Санта-Катарины(*18)?

- Согласен.

Они поговорили немного о других делах. Артур поднялся:

- Мне пора. Студенты будут ждать меня.

Мрачная тень снова пробежала по лицу Монтанелли.

- Уже? А я только начал отвлекаться от своих черных мыслей. Ну что ж, прощай!

- Прощайте. Завтра я опять приду.

- Приходи пораньше, чтобы я успел повидать тебя наедине. Завтра приезжает отец Карди... Артур, дорогой мой, прошу тебя, будь осторожен, не совершай необдуманных поступков, по крайней мере до моего возвращения. Ты не можешь себе представить, как я боюсь оставлять тебя одного!

- Напрасно, padre. Сейчас все совершенно спокойно, и так будет еще долгое время.

- Ну, прощай! - отрывисто сказал Монтанелли и склонился над своими бумагами.

x x x

Войдя в комнату, где происходило студенческое собрание, Артур прежде всего увидел подругу своих детских игр, дочь доктора Уоррена. Она сидела у окна в углу и внимательно слушала, что говорил ей высокий молодой ломбардец в поношенном костюме - один из инициаторов движения. За последние несколько месяцев она сильно изменилась, развилась и теперь стала совсем взрослой девушкой. Только две толстые черные косы за спиной еще напоминали недавнюю школьницу. На ней было черное платье; голову она закутала черным шарфом, так как в комнате сквозило. На груди у нее была приколота кипарисовая веточка - эмблема "Молодой Италии". Ломбардец с горячностью рассказывал ей о нищете калабрийских(*19) крестьян, а она сидела молча и слушала, опершись подбородком на руку и опустив глаза. Артуру показалось, что перед ним предстало грустное видение: Свобода, оплакивающая утраченную Республику. (Джули увидела бы в ней только не в меру вытянувшуюся девчонку с бледным лицом, некрасивым носом и в старом, слишком коротком платье.)

- Вы здесь, Джим! - сказал Артур, подойдя к ней, когда ломбардца отозвали в другой конец комнаты.

Джим - было ее детское прозвище, уменьшительное, от редкого имени Джиннифер, данного ей при крещении. Школьные подруги-итальянки звали ее Джеммой.

Она удивленно подняла голову;

- Артур! А я и не знала, что вы входите в организацию.

- И я никак не ожидал встретить вас здесь, Джим! С каких пор вы...

- Да нет, - поспешно заговорила она. - Я еще не состою в организации. Мне только удалось выполнить два-три маленьких поручения. Я познакомилась с Бини. Вы знаете Карло Бини?

- Да, конечно.

Бини был руководителем ливорнской группы, и его знала вся "Молодая Италия".

- Так вот, Бини завел со мной разговор об этих делах. Я попросила его взять меня с собой на одно из студенческих собраний. Потом он написал мне во Флоренцию... Вы знаете, что я была на рождество во Флоренции?

- Нет, мне теперь редко пишут из дому.

- Да, понимаю... Так вот, я уехала погостить к Райтам. (Райты были ее школьные подруги, переехавшие во Флоренцию.) Тогда Бини написал мне, чтобы я по пути домой заехала в Пизу и пришла сюда... Ну, сейчас начнут...

В докладе говорилось об идеальной республике и о том, что молодежь обязана готовить себя к ней. Мысли докладчика были несколько туманны, но Артур слушал его с благоговейным восторгом. В этот период своей жизни он принимал все на веру и впитывал новые нравственные идеалы, не задумываясь над ними.

Когда доклад и последовавшие за ним продолжительные прения кончились и студенты стали расходиться, Артур подошел к Джемме, которая все еще сидела в углу.

- Я провожу вас, Джим. Где вы остановились?

- У Марьетты.

- У старой экономки вашего отца?

- Да, она живет довольно далеко отсюда.

Некоторое время они шли молча. Потом Артур вдруг спросил:

- Сколько вам лет? Семнадцать?

- Минуло семнадцать в октябре.

- Я всегда знал, что вы, когда вырастете, не станете, как другие девушки, увлекаться балами и тому подобной чепухой. Джим, дорогая, я так часто думал, будете ли вы в наших рядах!

- То же самое я думала о вас.

- Вы говорили, что Бини давал вам какие-то поручения. А я даже не знал, что вы с ним знакомы.

- Я делала это не для Бини, а для другого.

- Для кого?

- Для того, кто разговаривал со мной сегодня, - для Боллы.

- Вы его хорошо знаете?

В голосе Артура прозвучали ревнивые нотки. Ему был неприятен этот человек. Они соперничали в одном деле, которое комитет "Молодой Италии" в конце концов доверил Болле, считая Артура слишком молодым и неопытным.

- Я знаю его довольно хорошо. Он мне очень нравится. Он жил в Ливорно.

- Знаю... Он уехал туда в ноябре.

- Да, в это время там ждали прибытия пароходов(*20). Как вы думаете, Артур, не надежнее ли ваш дом для такого рода дел? Никому и в голову не придет подозревать семейство богатых судовладельцев. Кроме того, вы всех знаете в доках.

- Тише! Не так громко, дорогая! Значит, литература, присланная из Марселя, хранилась у вас?

- Только один день... Но, может быть, мне не следовало говорить вам об этом?

- Почему? Вы ведь знаете, что я член организации. Джемма, дорогая, как я был бы счастлив, если б к нам присоединились вы и... padre!

- Ваш padre? Разве он...

- Нет, убеждения у него иные. Но мне думалось иногда... Я надеялся...

- Артур, но ведь он священник!

- Так что же? В нашей организации есть и священники. Двое из них пишут в газете(*21). Да и что тут такого? Ведь назначение духовенства - вести мир к высшим идеалам и целям, а разве не к этому мы стремимся? В конце концов это скорее вопрос религии и морали, чем политики. Ведь если люди готовы стать свободными и сознательными гражданами, никто не сможет удержать их в рабстве.

Джемма нахмурилась:

- Мне кажется, Артур, что у вас тут немножко хромает логика. Священник проповедует религиозную догму. Я не вижу, что в этом общего со стремлением освободиться от австрийцев.

- Священник - проповедник христианства, а Христос был величайшим революционером.

- Знаете, я говорила о священниках с моим отцом, и он...

- Джемма, ваш отец протестант.

После минутного молчания она смело взглянула ему в глаза;

- Давайте лучше прекратим этот разговор. Вы всегда становитесь нетерпимы, как только речь заходит о протестантах.

- Вовсе нет. Нетерпимость проявляют обычно протестанты, когда говорят о католиках.

- Я думаю иначе. Однако мы уже слишком много спорили об этом, не стоит начинать снова... Как вам понравилась сегодняшняя лекция?

- Очень понравилась, особенно последняя часть. Как хорошо, что он так решительно говорил о необходимости жить согласно идеалам республики, а не только мечтать о ней! Это соответствует учению Христа: "Царство божие внутри нас".

- А мне как раз не понравилась эта часть. Он так много говорил о том, что мы должны думать, чувствовать, какими должны быть, но не указал никаких практических путей, не говорил о том, что мы должны делать.

- Наступит время, и у нас будет достаточно дела. Нужно терпение. Великие перевороты не совершаются в один день.

- Чем сложнее задача, тем больше оснований сейчас же приступить к ней. Вы говорите, что нужно подготовить себя к свободе. Но кто был лучше подготовлен к ней, как не ваша мать? Разве не ангельская была у нее душа? А к чему привела вся доброта? Она была рабой до последнего дня своей жизни. Сколько придирок, сколько оскорблений она вынесла от вашего брата Джеймса и его жены! Не будь у нее такого мягкого сердца и такого терпения, ей бы легче жилось, с ней не посмели бы плохо обращаться. Так и с Италией: тем, кто поднимается на защиту своих интересов, вовсе не нужно терпение.

- Джим, дорогая, Италия была бы уже свободна, если бы гнев и страсть могли ее спасти. Не ненависть нужна ей, а любовь.

Кровь прилила к его лицу и вновь отхлынула, когда он произнес последнее слово. Джемма не заметила этого - она смотрела прямо перед собой. Ее брови были сдвинуты, губы крепко сжаты.

- Вам кажется, что я неправа, Артур, - сказала она после небольшой паузы. - Нет, правда на моей стороне. И когда-нибудь вы поймете это... Вот и дом Марьетты. Зайдете, может быть?

- Нет, уже поздно. Покойной ночи, дорогая!

Он стоял возле двери, крепко сжимая ее руку в своих.

- "Во имя бога и народа..."

И Джемма медленно, торжественно досказала девиз:

- "...ныне и во веки веков".

назад  читать дальше  возврат на начало номера  возврат на главную